лучше живется, чем нам здесь, наверху. У них есть кров и жратва».

— Да, но… да, но я же хотел сказать что-то другое, я хотел сказать, что нам надо придумать, как попасть в больницу, не побывав под трамваем… Ты не веришь, что это возможно? Я просто упаду в обморок, к примеру на Унтер-ден-Линден. Тогда меня должны будут отправить в больницу. Куда-нибудь должны же будут меня отправить.

— В участок! Там проверят твои документы, и так как они в порядке, тебя выкинут на улицу.

— А если я не смогу идти?

— Тебя заставят… Нет, милый мой, актер ты не блестящий. Придется тебе подождать, пока ты действительно ослабнешь настолько, что свалишься по-настоящему.

— Ну нет так нет! — Задрав подбородок, Стеклянный Глаз преувеличенно бодро зашагал вперед.

«Право, теперь ему совестно, дуралею этакому», — подумал секретарь.

— Тогда давай продадим наши шляпы.

Секретарь, подняв глаза к небу, прищелкнул языком, будто пробовал какое-то блюдо.

— Нечего закатывать глаза. Все можно продать. И галстук и старый воротничок!

Секретарь снял шляпу, которая во время их долгого путешествия от швейцарской границы через всю Германию не раз мокла под дождем, высыхала и покрывалась пылью.

— Думаешь, за нее что-нибудь дадут?

— Ювелир на Унтер-ден-Линден не даст ни гроша, — сказал Стеклянный Глаз и болезненно засмеялся, покосившись вправо, но явно довольный, что на этот раз он нашел удачный ответ. — Но вот попробуй купить поношенную шляпу. Заплатишь за нее по крайней мере двадцать, а то и тридцать пфеннигов. Стало быть, и ты можешь за нее что-то получить.

Секретарь сказал только:

— Я и так верю, что ты голоден.

Они все-таки побрели по Тиргартену, холодному и оголенному, как их жизнь, пересекли площадь Большой звезды и попали, когда уже стемнело, на мост Геркулеса, где собралась толпа, смотревшая вниз, на черную воду канала.

Два полицейских с помощью длинных багров вытащили утопленника. Один из них уже держал в руках намокший паспорт.

Стеклянный Глаз утверждал, что покойник — не их самоубийца, потому что этот канал течет как раз в ту сторону, где тот бросился в воду.

И тут секретарь сказал таким тоном, что Стеклянный Глаз содрогнулся:

— Да он ведь не бросился, совсем не бросился. Он просто упал спиной… Ему хотелось жить… Хотелось жить!

Когда они присели на скамью у фонтана Геркулеса, в глазах секретаря все еще было выражение ужаса, а губы судорожно подергивались.

Было шесть часов вечера. Последний раз они ели накануне в одиннадцать часов утра.

«Если уж он в таком отчаянии! Даже он! В таком безнадежном отчаянии!» — подумал Стеклянный Глаз и, ни слова не говоря, вскочил, быстрым шагом, будто выполняя чье-то поручение, пересек площадь, вошел в первый попавшийся дом и поднялся наверх.

Лица у него не было. Прислуга увидела только красный нос и стеклянный глаз. Ему не пришлось говорить, он получил кусок хлеба и десять пфеннигов, на которые секретарь в свою очередь получил хлеб. Швейцар, которого обманула решительная походка Стеклянного Глаза, злобно выругался ему вдогонку.

Но поесть они не успели. На Неттельбекштрассе, где расположены антикварные магазины, их окликнул — вот уж правда, что деньги к деньгам! — какой- то человек, раздраженно смотревший вслед занятому такси. Не могут ли они быстро снести его ковер?

Взвалив на плечи скатанный семиметровый ковер, в сопровождении маленького толстого человечка, деловито семенившего рядом, зашагали они по Клейстштрассе, названной так не в честь поэта, а в честь генерала, получили на Ноллендорфплац марку и секунду спустя уже сидели в какой-то пивной, пристроившись поближе к батарее парового отопления.

— Только погорячей! — крикнул Стеклянный Глаз вслед кельнеру. — Знаешь, горячий-то быстро не съешь, значит и порция больше покажется.

Секретарь почувствовал, как в его пустой желудок вливается первая ложка горохового супа. Вкус он ощутил лишь после третьей ложки.

«Только не спешить!» — подумал Стеклянный Глаз, у которого слегка закружилась голова. Несколько раз вылавливал он ложкой кусок сала и с наслаждением погружал обратно в желтую гущу. Его очередь еще впереди!

Ноллендорфплац постепенно стал Ноллендорфплац, и вокзал городской электрички несомненно превращался в вокзал, а кельнер в белом переднике принял человеческий облик: жизнь возвращалась к ним по мере того, как пустели их тарелки.

Они многое могли бы сказать об этом гороховом супе, но не промолвили ни слова. Кельнер убрал со стола. Они откинулись на спинки стульев — очень медленно. Только ни одного лишнего движения!

Уже пять дней как они не курили. Они взглянули друг на друга.

— Конечно, — сказал секретарь, — каждому по одной!

После первой затяжки вокзал электрички бесшумно пронесся по пивной, кельнер взлетел на его крышу и затем плавно опустился обратно на салфетке, которой он вытирал столик.

— Что еще угодно господам?

Нет, им ничего больше не угодно.

— Черт возьми, какое наслаждение!

— Гм, — произнес секретарь. — Здорово разбирает.

Им угодно только одно — сидеть у горячей батареи и как можно дольше курить свою сигарету. А для этого нельзя вынимать ее изо рта и нельзя глубоко дышать. Ее нужно не курить, а медленно вдыхать.

— А как ты думаешь…

— Молчи! — Секретарь блаженно прищурился.

Только когда от сигареты осталась вспыхивающая точечка, которую ему пришлось сдуть с губ, ибо пальцами ее ухватить было невозможно, он спросил:

— Так о чем ты?

— Как ты думаешь, утопился бы тот человек, если бы случайно он заработал эту марку?

Секретарь не желал, чтобы ему напоминали об этом.

— На войне миллионы подыхали, — обрезал он и сжал губы. — С тех пор никто не сочувствует таким беднякам, как тот малый… Я уж во всяком случае!

«Как бы не так, вспомни-ка себя на мосту Геркулеса», — подумал Стеклянный Глаз, и в его настоящем глазу блеснуло торжество.

— Кому как повезет! И с нами может то же случиться, — добавил секретарь.

— Что еще угодно господам?

— Да успокойся ты, сейчас уйдем.

С перспективой провести и эту ночь под открытым небом они оставили теплую батарею. В сыром и холодном воздухе мерцали фонари. Поезд электрички легко и весело взлетел к вокзалу Ноллендорфплац, другой плавно отошел: две светящиеся стрелки прорезали ночь.

На Тауенцтиенштрассе они остановились перед газетной витриной. В газете жирным шрифтом было напечатано: Северная Америка не впускает больше эмигрантов, а безработным неамериканцам предоставляет бесплатный билет на родину.

Южноамериканские республики практически тоже перестали принимать переселенцев, требуя непомерно высокой платы за визу; они это уже знали. А днем раньше они прочли, что число безработных в Германии приближается к пятому миллиону.

— А думал ли ты когда-нибудь, почему…

— Ты опять начинаешь? — Секретарь терпеть не мог «мировых проблем» Стеклянного